Лорд Джим

Отшумели в памяти далекие океаныВ стихотворении использованы лейтмотивы и ключевые образы из романа «Лорд Джим» (1900) знаменитого английского писателя польского происхождения Джозефа Конрада (1857—1924). При этом у Вежинского герой романа выступает в качестве своеобразного alter ego самого Конрада. — Прим. пер.[1],

мертвые города уснули, пустуют доки.

И прошлое, точно флот, зализывающий раны,

сохнет на тропическом солнцепеке.

 

Паруса стоят над душой облаками печали,

окоченев от горя, мачты глядят угрюмо.

Это парад мертвецов — призраков, что сбежали

от безнадеги твоей, как крысы из трюма. 

 

Незачем возвращаться. Никто тебя не окликнет,

не снимет с тебя проклятие, не придумает оправдание. 

Ищи другую отчизну. Уехал — вот и улик нет.

И если не знаешь, что выбрать,

                              всегда выбирай изгнание.

 

Пусть уносят тебя мутных рек тяжелые воды

в самое сердце тьмы, где бессильна людская память,

где зеленая каша джунглей на очаге восхода

закипает, и невозможно огонь убавить.

 

На посудине утлой, сквозь гул комариный,

мимо низкого берега в подпалинах ржавой глины,

уплывай туда, где таких же, как ты, пропащих,

отделяет от внешнего мира лесная чаща,

и куда из прошлого не долетит ни звука.

На свободу.

                   Тайком.

                               Опасливо.

                                                Как ворюга.

 

Закрой глаза и прислушайся. Это бамбук долговязый,

как цапля, бродит в воде, вытягиваясь все выше.

Что-то бормочет тростник, и, невидима глазу,

прохлада вокруг порхает летучей мышью.

 

Кто помнит, как ветер, прикинувшийся бродягой, 

в зарослях шелестит, книгу времен листая,

как с далеких болот вечером тянет влагой?

Кто помнит былые бури и птичьи стаи?

 

Здесь бабочка голубая от рассвета и до заката

сеет, будто веснушки, солнечные дукаты,

и застывает, словно чем-то ее удивили,

в облаке золотом теплой небесной пыли,

над выгоревшей травой, над водой и твердью.

А старый твой мир пахнет одной лишь смертью.

 

Если тебе он вдруг привидится снова,

приравняв твою жизнь к пораженью и несвободе —

подожди, пока месяца сияющая подкова

не взойдет на сиреневом небосводе,

чтобы вмиг успокоить уставшую твою память,

кроны пальм осветив и речную заводь,

врата твоего земного лесного рая

скрипичным ключом вдохновения открывая.

 

Признай своим это небо. Для твоего спасения

оно поставило здесь синий шатер забвения,

соединило долины и сонные горы окрестные,

построило мост между всеми на свете безднами

и, не вникая в смысл скрижалей, законов, хартий,

зло уравняло с добром, как планеты на звездной карте.

 

Сможешь ли ты, в пику зловещей славе,

над пустотой восстать, как бы ее ни звали?

Жизнь былая горчит — что во сне, что въяве,

а душа осы́палась шлаком на дно печали.

 

Возлюби это небо, где пылает ночное зарево,

и вовсю клубится тумана густое варево.

Ветер, уйдя в камыши, заблудился где-то

и дует издалека в раковину рассвета.

И отведав росы, возвращающей тебе силы,

ты решишь, что любовь надеждой тебя напоила,

оживила уста твои… Но как ни мечи тут молнии,

поцелую эти уста предпочтут безмолвие.

 

Погаси этот месяц, швырни этот факел в воду,

слишком ярко он светит, о прошлом напоминая.

Те ветра отгремели, не воют уже в непогоду,

не бушуют предвестьем горького урожая.

Мгла тебя не укроет и не омоют росы,

сон на рассвете растает, будто туман вчерашний,

луноликие люди — доверчивы, наги, босы —

отправятся на охоту за яйцами черепашьими.

Вот он, далекий край, где счастлив ты несказанно,

твоя родина, твой народ — жители ПатюзанаПатюзан — вымышленный поселок (являющийся центром одноименного округа) из романа «Лорд Джим», затерянный в лесах на одном из островов Малайского архипелага. Герой книги обретает здесь новый дом, реабилитируется в собственных глазах после совершенного когда-то проступка и становится, по сути, правителем округа. — Прим. пер.[2].

 

Погаси этот месяц. И в небо смотреть не вздумай.

Сизые клочья тумана, как сказочные часовые,

выходят из мглы, переглядываются угрюмо,

и над темными джунглями движутся, как живые,

над лагуной плывут, за день нагретой,

затыкают щель горизонта землистой ватой

и в клубок свиваются, становясь планетой —

ледяной, морозной, седой, косматой.

Она смертью грозит, как морская мина.

— Кто ее направляет? — Поди, дознайся…

Этот шар уже здесь, и осколком льдины

тебе в сердце целит…

                                       Беги, спасайся!

 

………………………………………………….

 

Но растаял туман. На зеленом просторе

пальмы шумят, и с нездешним усердьем

память словами сыплет. А в южном море

парус плывет за свободой, подгоняемый смертью.

Сосны растут на мачтах. Небо разводит слякоть.

Как странно быть бездыханным,

                                          завернутым в ткань пассажиром.

Он ляжет в родную землю. Его оплакать

теперь суждено не чьим-то, а нашим лирам.

 

Упокойся средь нас, скиталец, непонятый миром.

 

1938